Глава V

Баия-Бланка

---

Баия- Бланка
Геология
Многочисленные вымершие гигантские четвероногие
Недавнее вымирание
Долговечность видов
Крупным животным не нужна пышная растительность
Южная Африка
Сибирские ископаемые
Два вида страуса
Повадки печника
Броненосцы
Ядовитая змея, жаба, ящерица
Зимняя спячка животных
Повадки морского пера
Индейские войны и резня
Наконечник стрелы — археологическая находка

---

«Бигль» пришел сюда 24 августа и через неделю отплыл к Ла-Плате. С согласия капитана Фиц-Роя я остался, с тем, чтобы проехать в Буэнос-Айрес сушей. Приведу здесь некоторые наблюдения, сделанные как во время этого посещения, так и прежде, когда «Бигль» занимался тут съемкой гавани.

Равнина на расстоянии нескольких миль от морского берега относится к громадной формации пампасов, состоящей частью из красной глины, частью из богатой известью мергельной породы. Ближе к берегу есть равнины, образованные остатками верхней равнины и илом, гравием и песком, выброшенными морем, пока происходило медленное поднятие суши; об этом поднятии свидетельствуют, лежащие на некотором возвышении слои раковин ныне живущих моллюсков и окатанные голыши пемзы, разбросанные повсюду. На Пунта-Альте перед нами открывается разрез одной из этих площадок недавней формации, чрезвычайно интересной теми многочисленными и совершенно своеобразными остатками гигантских наземных животных, которые погребены в ней. Они весьма полно описаны профессором Оуэном в «Зоологических результатах путешествия на "Бигле"» и хранятся в Хирургическом училище. Здесь я лишь вкратце опишу их.

Сюда относятся, во-первых, части трех черепов и. другие кости мегатерия (Megatherium), самое название которого говорит о его колоссальных размерах. Во-вторых, мегалоникс (Megalonyx) — огромное животное, родственное первому. В-третьих, сцелидотерий (Scelidotherium) — также близкое к ним животное; мне удалось найти почти полный скелет его. Величиной он был, должно быть, с носорога; по строению черепа он, оказывается, по мнению м-ра Оуэна, ближе всего к капскому муравьеду, но в некоторых других отношениях приближается к броненосцам. В-четвертых, Mylodon darwinii, принадлежащий к роду очень близкому, но немного меньших размеров. В-пятых, еще одно гигантское четвероногое из неполнозубых. В-шестых, крупное животное с покровом из костяных пластинок, очень похожим на панцирь броненосца. В-седьмых, лошадь вымершей породы, к которой я еще вернусь. В-восьмых, зуб какого-то толстокожего, вероятно макраухении (Macrauchenia), громадного животного с длинной, как у верблюда, шеей; к нему я тоже вернусь в дальнейшем. Наконец, токсодон (Toxodon), быть может одно из самых диковинных из когда-либо открытых животных: величиной он равняется слону или мегатерию, но строение его зубов, как установил м-р Оуэн, неоспоримо доказывает, что это близкий родственник грызунов — отряда, к которому в настоящее время относятся по большей части самые маленькие четвероногие; многие черты приближают его к Pachydermata; судя по расположению глаз, ушей и ноздрей, это было, вероятно, водяное животное вроде дюгоня или ламантина, к которым он также близок2. Как удивительно признаки всех этих различных отрядов, в настоящее время так резко разграниченных, сочетались друг с другом в различных особенностях строения токсодона!

Остатки этих девяти крупных четвероногих и множество разрозненных костей были погребены у самого берега на площади не более 200 квадратных ярдов. Замечательно то обстоятельство, что столько различных видов было найдено вместе; это свидетельствует о том, как многообразны, должны были быть древние обитатели этой страны. На расстоянии около 30 миль от Пунта-Альты, в обрыве краснозема, я нашел несколько обломков костей, из коих некоторые были довольно крупные. Среди них были зубы грызуна, очень похожие на зубы водосвинки, повадки которой были описаны выше, и такие же по размеру, а потому они принадлежали, должно быть, водному животному. Тут же была часть черепа Ctenomys, вида в общем очень сходного с тукутуко. В похожем на почву пампасов красноземе, где были погребены все эти остатки, профессор Эренберг нашел 8 видов пресноводных наливочных анималькулей и один вид солоноводных; таким образом, эта почва представляет собой, вероятно, отложение эстуария. На Пунта-Альте остатки лежали в слоях гравия и красноватого ила в точности такого же, какой в наши дни море намывает на неглубокие мели. Там же было найдено 23 вида раковин, из коих 13 принадлежат ныне живущим видам и 4—формам, очень близким к современным. Судя по сохранившимся в правильном взаимном расположении костям сцелидотерия, среди которых была даже коленная чашечка, и по костному панцирю большого животного, похожего на броненосца, так хорошо сохранившемуся вместе с костями одной из его ног, можно не сомневаться, что эти остатки были еще свежи и соединены связками, когда вместе с раковинами отложились в гравии. Таким образом, у нас есть веское доказательство того, что перечисленные выше гигантские четвероногие, сильнее отличающиеся от четвероногих наших дней, чем от самых древних из третичных четвероногих Европы, жили в то время, когда море уже было населено большей частью его нынешних обитателей, а этим подтверждается тот замечательный закон, на котором так упорно настаивает м-р Ляйелль, — что «долговечность видов у млекопитающих в общем ниже, чем у Testacea».

Огромные размеры костей мегатероидов, к которым относятся мегатерий, мегалоникс, сцелидотерий и милодон, поистине удивительны. Образ жизни этих животных оставался полной загадкой для натуралистов до тех пор, пока недавно профессор Оуэн не разрешил замечательно остроумно эту проблему. Простое устройство зубов у мегатероидов показывает, что они поддерживали свое существование растительной пищей, питаясь, вероятно, листьями и молодыми ветками деревьев; их тяжеловесные формы и большие и сильные загнутые когти так мало приспособлены для передвижения, что, по мнению многих выдающихся натуралистов, эти животные подобно ленивцам, с которыми они близко родственны, должны были питаться листьями, карабкаясь по ветвям спиной вниз. Смело, чтобы не сказать нелепо, представление, будто даже в допотопные времена могли существовать деревья с ветвями достаточно крепкими для того, чтобы выдерживать животных величиной со слона. Профессор Оуэн высказывает гораздо более вероятную мысль о том, что они не карабкались на деревья, а притягивали ветви к себе, обрывали молодые побеги и поедали листья. С этой точки зрения понятно, что колоссальная задняя часть их тела такой ширины и тяжести, что ее едва ли можно представить себе, не видав костей, была им не обузой, а приносила очевидную пользу, и, таким образом, представление об их неуклюжести отпадает. Твердо опираясь на землю большим хвостом и исполинскими ступнями, будто треножником, они могли свободно пускать в ход всю силу своих невероятных мощных передних лап и огромных когтей. Крепко же должно было сидеть в земле дерево, чтобы устоять против такой силы! Помимо того у милодона был длинный растягивающийся язык, как у жирафы, которая благодаря такой изумительной предусмотрительности природы может при помощи длинной шеи доставать свою лиственную пищу. Кстати замечу, что, согласно Брюсу, когда абиссинский слон не может достать веток хоботом, он глубоко бороздит бивнями ствол дерева по всем направлениям, пока не ослабит его настолько, чтобы повалить.

Слои, в которых находились вышеупомянутые ископаемые остатки, лежат не выше 15—20 футов над уровнем океана при приливе; отсюда следует, что с того времени, когда по окрестным равнинам бродили эти огромные четвероногие, здесь произошло лишь небольшое поднятие суши (если только не было еще промежуточного периода опускания, на что у нас нет никаких указаний) и что общий характер местности в то время был, должно быть, почти совсем таким же, как и теперь. Естественно задать себе вопрос, какова была растительность в тот период и так ли жалка и бесплодна, как теперь, была тогда страна. Так как среди погребенных вместе с четвероногими моллюсков столь многие принадлежат к видам, живущим в настоящее время в заливе, я сначала был склонен думать, что тогдашняя растительность походила, вероятно, на нынешнюю; но такое заключение было бы ошибочным, потому что некоторые из этих же моллюсков живут и на роскошном бразильском берегу; да и вообще по характеру обитателей моря никак нельзя судить об обитателях суши. И все-таки я не думаю, чтобы простой факт существования большого числа гигантских четвероногих на равнинах в окрестностях Баия-Бланки безусловно свидетельствовал о том, что здесь когда-то была пышная растительность; я не сомневаюсь в том, что и в бесплодной местности, лежащей несколько южнее, у Рио-Негро, где лишь, изредка попадаются колючие деревья нашли бы себе средства к существованию многочисленные и крупные четвероногие.

Общее мнение таково, что крупным животным требуется пышная растительность, и эта мысль переходит от одного автора к другому; но я решительно утверждаю, что она совершенно неверна, а ведь именно она лишила силы аргументацию геологов во многих очень важных вопросах древнейшей истории земли. Это предвзятое мнение произошло, вероятно, вследствие того, что все привыкли сочетать воедино стада слонов, великолепные леса и непроходимые джунгли в Индии и на островах Индонезии. Однако, обратившись к любому описанию путешествия по южным областям Африки, почти на каждой странице мы найдем упоминания то о пустынном характере страны, то о многочисленных крупных животных, ее населяющих. То же явствует из множества гравюр, изображающих различные местности внутренней Африки. Когда «Бигль» стоял в Кейптауне, я совершил экскурсию внутрь страны, продолжавшуюся несколько дней, и этой поездки мне было больше чем достаточно, чтобы полностью уяснить себе то, о чем я читал.

Д-р Эндрью Смит, который недавно во главе отряда смельчаков успешно перешел тропик Козерога, сообщает мне, что если рассматривать Южную Африку в целом, то это страна, несомненно, бесплодная. На южном и юго-восточном побережьях есть кое-где прекрасные леса, но, за этим исключением, путешественник целые дни может ехать открытыми равнинами, покрытыми жалкой и скудной растительностью. Трудно дать точное представление о сравнительном плодородии разных стран, но можно с уверенностью сказать, что общее количество растительности в Великобритании в любое время в году* превосходит, наверное, раз в десять количество растительности на той же площади во внутренних областях Африки. Тот факт, что запряженные волами фургоны могут разъезжать по всем направлениям, за исключением морского побережья, лишь случайно задерживаясь не больше получаса, чтобы вырубить кусты, даст, быть может, более ясное представление о скудости растительности. Если же мы посмотрим, какие животные населяют эти пустынные равнины, то найдем, что число их необычайно велико, а размеры отдельных животных огромны. Нам придется указать слона, три, а быть может, по данным д-ра Смита, и еще два вида носорога, бегемота, жирафу, кафрского буйвола, величиной не уступающего нашему взрослому быку, и оленебыка, который лишь немного меньше, двух зебр и кваггу, двух гну и несколько антилоп, которые даже крупнее гну. Можно было бы предположить, что, хотя видов и много, количество особей каждого из видов невелико. Благодаря любезности д-ра Смита я имею возможность показать, что дело обстоит совсем не так. Он сообщает мне, что в продолжение одного дня пути в запряженных волами фургонах, не уклоняясь далеко в ту или иную сторону, он видел под 24° широты от 100 до 150 носорогов трех видов; в тот же день он видел несколько стад жираф, насчитывавших в общей сложности около ста голов; правда, он не встретил ни одного слона, но и они водятся в этом районе. На расстоянии немногим больше часа пути от места ночлега его отряд в одном месте убил восемь бегемотов и куда больше их видел. В той же реке были еще и крокодилы. Конечно, скопление в одном месте такого множества крупных животных — случай из ряда вон выходящий, но ясно свидетельствующий, что их там должно быть очень много. По описанию д-ра Смита, местность, которой они проходили в тот день, была «покрыта реденькой травой да изредка кустарником фута в четыре вышиной, и еще реже встречались древесные мимозы». Фургоны беспрепятственно проезжали почти по прямой линии.

Помимо этих крупных животных всякий мало-мальски знакомый с естественной историей Капской колонии знает о стадах антилоп, которые можно сравнить по многочисленности только со стаями перелетных птиц. В самом деле, количество львов, пантер и гиен, а также множество хищных птиц ясно говорит об обилии этих менее крупных четвероногих: как-то вечером люди д-ра Смита насчитали семь львов, одновременно бродивших вокруг лагеря. Как говорил мне этот видный натуралист, ежедневные кровопролития в Южной Африке должны быть поистине ужасающи! Признаюсь, что ив самом деле поразительно, каким образом может найти себе пропитание такое количество животных в стране, производящей так мало пищи. Более крупные четвероногие, без сомнения, бродят по пустынным просторам в поисках пищи, которая и состоит главным образом из кустарника и молодых деревьев, содержащих, вероятно, в малом объеме много питательных веществ. Д-р Смит сообщает мне также, что развитие растений там идет очень быстро: не успеют животные поесть и части растительности, как на месте съеденной уже вырастает свежая. Несомненно, однако, что наши представления о количестве пищи, которое необходимо крупным четвероногим, сильно преувеличены; напомним, что в верблюде, животном отнюдь не малых размеров, всегда видели символ пустыни.

Представление, будто там, где водятся крупные четвероногие, обязательно должна быть пышная растительность, еще более интересно потому, что и обратное соотношение далеко от истины. М-р Бёрчелл говорил мне, что при первом знакомстве с Бразилией ничего не поразило его так сильно, как великолепие южноамериканской растительности, представляющей такой контраст с южноафриканской, и при этом — отсутствие каких бы то ни было крупных четвероногих. В своих «Путешествиях» он высказывает мысль, что было бы чрезвычайно любопытно сравнить относительный вес (если бы имелось достаточно для того данных) равного числа крупнейших травоядных четвероногих в обеих странах. Если мы возьмем, с одной стороны, слона, бегемота, жирафу, кафрского буйвола, оленебыка, три, а может быть и пять видов носорога, а с другой стороны (для Америки), двух тапиров, гуанако, трех оленей, вигонь, пекари, водосвинку (после чего нам, чтобы сравнять счет, осталось бы взять одну из обезьян) и затем поставим обе группы рядом, то трудно представить себе большее несоответствие размеров. Вышеприведенные факты заставляют нас прийти к выводу вопреки вероятности прежних высказываний, что в отношении млекопитающих не существует никакой тесной связи между размерами видов и количеством растительности в стране, где они обитают.

Что касается количества крупных четвероногих, то на земном шаре положительно не существует такого места, которое выдержало бы сравнение с Южной Африкой. После приведенных выше различных данных крайне пустынный характер этой области не оставляет никакого сомнения. В европейской области мы должны вернуться к третичным эпохам для того, чтобы найти в отношении млекопитающих положение вещей, сходное с тем, какое существует в наши дни на Мысе Доброй Надежды. Но и те третичные эпохи, в которых мы склонны предполагать изумительное изобилие громадных животных, — ибо в некоторых местах мы находим остатки, накоплявшиеся на протяжении ряда веков, — едва ли могут похвастать более крупными четвероногими, чем в настоящее время Южная Африка. Строя те или иные предположения о состоянии растительности в те отдаленные эпохи, мы обязаны по крайней мере настолько считаться с ныне существующими аналогичными условиями, чтобы не настаивать на безусловной необходимости пышной растительности, имея перед глазами пример Мыса Доброй Надежды, где положение вещей совершенно иное.

Нам известно, что крайние области Северной Америки на расстоянии многих градусов за границей той зоны, где земля на глубине нескольких футов пребывает в состоянии вечной мерзлоты, покрыты лесами с крупными, высокими деревьями. Точно так же в Сибири леса из березы, пихты, осины и лиственницы растут под такой широтой (64°), где средняя температура воздуха падает ниже точки замерзания и где земля промерзла до такой степени, что прекрасно сохраняет трупы попавших туда животных. Если исходить из одного только количества растительности, то ввиду всех этих фактов нам придется согласиться, что огромные четвероногие более поздних эпох третичного периода могли жить в большей части северной Европы и Азии в тех самых местах, где находят в наши дни их остатки. Я не говорю здесь о том, какая растительность была необходима для их существования; ибо поскольку мы имеет доказательства происшедших физических перемен и поскольку эти животные вымерли, то можно предположить, что и растительные виды точно так же изменились.

Позволю себе добавить, что все эти замечания имеют непосредственное отношение к сибирским животным, сохранившимся во льду. Твердое убеждение в необходимости для поддержания жизни таких крупных животных пышной тропической растительности при невозможности примирить это предположение с фактом близости вечной мерзлоты было одной из главнейших причин появления нескольких теорий о внезапных и резких изменениях климата и ; сокрушительных катастрофах — теорий, придуманных для того, чтобы объяснить найденные остатки. Я далек от предположения, что климат не менялся с того самого времени, когда жили животные, которые ныне погребены во льдах. Здесь я хочу лишь показать, что если исходить из одного только количества пищи, то окажется, что древние носороги могли бы бродить по степям средней Сибири (ее северные области, вероятно, находились под водой) даже в их нынешних условиях, так же как ныне живущие носороги и слоны по Карру в Южной Африке.

Теперь я расскажу о нравах некоторых наиболее интересных птиц, встречающихся на безлюдных равнинах северной Патагонии, и, прежде всего самой большой из них — южноамериканского страуса. В общих чертах образ жизни страуса всем известен. Они едят растительную пищу -- коренья, траву; но в Баия-Бланке я не раз видел, как три-четыре страуса спускались во время отлива к обширным илистым отмелям, в то время высыхавшим, для того, чтобы, как говорят гаучосы, поесть рыбешки. Хотя страус по нраву своему птица пугливая, осторожная и любящая уединение и хотя он быстро бегает, индейцы и гаучосы, вооруженные боласами, ловят его без особого труда. Если несколько всадников обступает его полукругом, он теряется и не знает, куда бежать. Большой частью страусы предпочитают бежать против ветра, но, трогаясь с места, распускают крылья- и пускаются, точно корабль, «на всех парусах». Раз в ясный жаркий день я видел, как несколько страусов зашло в заросли высокого тростника и село там, притаившись; они сидели так, пока я не подошел совсем близко. Не всем известно, что страусы охотно идут в воду. М-р Кинг сообщает мне, что в заливе Сан-Блас и в бухте

Вальдес в Патагонии он видел, как эти птицы несколько раз переплывали с одного острова на другой. Они бросались в воду как в том случае, когда их загоняли к берегу, так и сами по себе, когда их никто не пугал; в воде они покрывали расстояние около 200 ярдов. При плавании их тело очень мало высовывается из воды, а шею они вытягивают несколько вперед: в общем продвигаются они медленно. Дважды видел я, как несколько страусов переплывали реку Санта-Крусв том месте, где ширина ее около 400 ярдов, а течение быстрое. Капитан Стёрт*, плывя вниз по реке Мёррембиджи в Австралии, видел там двух плававших эму.

Местные жители даже издали легко отличают самца страуса от самки. Самец крупнее и темнее цветом, и голова у него больше. Страус, и я думаю, что именно самец, издает своеобразный низкий свистящий звук; когда я впервые услышал его, стоя среди песчаных бугров, то подумал, что это кричит какой-то дикий зверь. Потому что нельзя было понять, с какого направления и расстояния доносится этот звук. Во время нашего пребывания в Баия-Бланке в сентябре и октябре в окрестностях повсюду находили огромные количества страусовых яиц. Они бывают разбросаны поодиночке и в этом случае никогда не высиживаются (испанцы их называют уачо); или же они собраны кучкой в неглубокой впадинке, которая служит гнездом. Из тех четырех гнезд, которые я видел, в трех было по 22 яйца, а в четвертом 27. За день охоты верхом я нашел 64 яйца; из них 44 лежали в двух гнездах, а остальные 20 были разбросаны по равнине уачо. Гаучосы единодушно утверждают, и нет причины в том сомневаться, что самец один высиживает яйца и затем некоторое время водит молодых. Самец лежит в гнезде, тесно прижавшись к земле, и раз я сам чуть не наехал на одного. Уверяют, что в такие периоды они бывают свирепы и даже опасны; известны случаи, когда они нападают на человека, сидящего верхом на лошади, стараясь ударить его ногой и прыгнуть на него. Человек, рассказывавший об этом, показал мне старика, которого, как он сам видел, поверг в ужас гнавшийся за ним страус. В книге Бёрчелла о путешествиях по Южной Африке я обратил внимание на следующее замечание: «Когда у убитого самца страуса перья оказались грязными, готтентоты сказали, что это была птица, высиживавшая яйца». Мне известно, что самец эму в зоологических садах берет гнездо на свое попечение; следовательно, эта особенность является общей для всего семейства.

Гаучосы единодушно утверждают, что в одно гнездо кладут яйца нескольких самок. Меня решительно заверяли, что видели, как в середине дня четыре или пять самок подходили одна за другой к одному и тому же гнезду. Могу добавить еще, что и в Африке полагают, будто в одно гнездо кладут яйца две или больше самок. Хотя такая привычка на первый взгляд кажется очень странной, я думаю, что можно просто объяснить ее причину. Число яиц в гнезде 1 колеблется от 20 до 40 и даже до 50, а согласно Азара, иногда до 70—80. Исходя из того, что количество яиц, находимых в одном районе, так необычайно велико по сравнению с числом взрослых птиц, а также судя по состоянию яичника у самок, вероятнее всего предположить, что самка за сезон может откладывать большое количество яиц, но для этого требуется очень длительное время. Азара) отмечает, что одна прирученная самка снесла 17 яиц с промежутками в три дня между отдельными кладками. Если бы самке пришлось самой высиживать яйца, то, прежде чем было бы снесено последнее, первое, наверно, успело бы уже испортиться; но если бы каждая самка откладывала несколько яиц через последовательные промежутки времени в разные гнезда и несколько самок, как то и показала действительность, объединялись бы, то в одном гнезде собирались бы яйца примерно одинакового возраста. Если число яиц в одном из таких гнезд в среднем, как я полагаю, не больше числа яиц, откладываемых одной самкой за сезон, тогда гнезд должно быть столько же, сколько и самок, и каждому самцу достается равная доля труда по высиживанию, как раз в тот период, когда самки, вероятно, высиживать не могут, так как продолжают нестись. Я упоминал выше о большом количестве уачо — брошенных яиц; так, за день охоты я нашел таких 20 штук. Кажется странным, что так много яиц пропадает впустую. Не происходит ли это из-за трудности соединения вместе нескольких самок и подыскания самца, готового принять на себя обязанность высиживания? Очевидно, что для начала должно существовать в какой-то степени объединение хотя бы между двумя самками, иначе яйца останутся разбросанными по просторам равнин на расстояниях слишком больших для того, чтобы самец имел возможность собрать их в одно гнездо; некоторые авторы полагают, что вразброс яйца кладутся для того, чтобы ими питались молодые птицы. Но едва ли так обстоит дело в Америке, потому что уачо часто находят испорченными и протухшими, но почти всегда целыми.

За время моего пребывания на Рио-Негро в северной Патагонии я неоднократно слышал от гаучосов рассказы об очень редкой птице, которую они называли авеструс петисе. По их описаниям, она меньше обыкновенного страуса (которые водится там в изобилии), но с, виду очень похожа на него. Они говорят, что эта птица темного цвета, в крапинку, и ноги у нее короче и покрыты перьями ниже, чем у обыкновенного страуса. Ловить ее боласами легче, чем другие виды. Те немногие местные жители, которые видели обеих птиц, утверждают, что они могли бы отличить издали одну от другой. Яйца этого меньшего вида попадались, кажется, чаще, чем сами птицы; те, кто их видел, с удивлением отмечали, что они лишь чуть-чуть меньше яиц обыкновенного американского страуса, но несколько иной формы и бледно-голубого оттенка. Вид этот крайне редко встречается на равнинах по берегам Рио-Негро; но одним-полутора градусами южнее их уже довольно много. В бухте Желания в Патагонии (48 ° широты) м-р Мартене застрелил страуса; я взглянул на него и, самым непостижимым образом позабыв в тот момент все, что знал о метисе, решил, что это просто молодая птица обычного вида. Мы изжарили и съели ее, прежде чем я опомнился. К счастью, голова, шея, ноги, крылья, много крупных перьев и значительная часть кожи уцелели, и из этих остатков я почти полностью восстановил экземпляр, выставленный ныне в музее Зоологического общества. Описывая этот новый вид, м-р Гульд оказал мне честь, назвав его моим именем.

В Магеллановом проливе мы встретили среди патагонских индейцев одного полуиндейца, который жил несколько лет со здешним племенем, но родился в северных областях. Я спросил его, слыхал ли он когда-нибудь об авеструс петисе. Тот отвечал: «Да ведь здесь, на юге, других и не бывает». Он сообщил мне, что число яиц в гнезде петисе значительно меньше, чем у другого вида, а именно в среднем не больше пятнадцати, но утверждал, что их кладет не одна самка. На реке Сайта-Крус мы видели несколько этих птиц. Они чрезвычайно осторожны; мне кажется, они видят приближающегося человека на таком большом расстоянии, с которого тот сам еще не может их разглядеть. Поднимаясь вверх по реке, мы видели мало этих птиц, зато когда быстро и без шума стали спускаться вниз по течению, то наблюдали их в большом количестве парами и по четыре — по пять. Мы обратили внимание, что эта птица, трогаясь с места полным ходом, не распускала крыльев подобно северному виду. В заключение замечу, что Struthio rhea обитает в провинциях Ла-Платы до местности несколько южнее Рио-Негро — до 41° широты, Struthio darwinii живет в южной Патагонии, а часть страны по Рио-Негро остается нейтральной территорией. Г-н. А. д'Орбиньи, находясь на Рио-Негро, прилагал все усилия к тому, чтобы раздобыть эту птицу, но это ему не удалось. Добрицгоффер уже давно знал о существовании двух видов страусов; он говорит: «Надо вам сказать еще, что они в разных местах страны различаются ростом и повадками; ибо те, что водятся на равнинах Буэнос-Айреса и Тукумана, больше, и перья у них черные, белые и серые; те же, что близ Магелланова пролива, меньше и красивее, — их белые перья черны на концах, а черные перья подобным же образом оканчиваются белым».

Здесь часто встречается очень своеобразная птичка Tinochorus rumicivorus; в ее привычках и общем облике почти поровну сочетаются черты таких не похожих друг на друга птиц, как перепел и бекас5. Tinochorus встречается, на юге Южной Америки повсюду, где есть бесплодные равнины или открытые сухие пастбища. Они часто попадаются парами или небольшими стайками в самых диких местах, где вряд ли может обитать какое-нибудь другое живое существо. Если к ним приблизиться, они низко приседают, и тогда их очень трудно разглядеть на окружающем фоне. Отыскивая пищу, они передвигаются довольно медленно, широко расставляя лапки. Они роются в придорожной пыли и в песке и имеют свои излюбленные места, где их можно заставать много дней подряд; как и куропатки, взлетают они стаями. Все эти черты, а также мускулистый зоб, приспособленный к растительной пище, изогнутый клюв и мясистые ноздри, короткие лапки и форма пятки близко роднят Tinochorus с перепелами. Но как только птица взлетает, весь ее облик меняется: длинные, остроконечные крылья, так не похожие на крылья отряда куриных, неправильный полет и жалобный крик, испускаемый при взлете, — все это напоминает бекаса. Охотники «Бигля» прозвали ее короткоклювым бекасом. И в самом деле, скелет ее свидетельствует о том, что она сродни этому роду, вернее, семейству голенастых птиц. Tinochorus — близкий родственник некоторых других южноамериканских птиц. Два вида рода Attagis почти во всех своих привычках повторяют белую куропатку; один из этих видов живет на Огненной Земле, выше границ лесной полосы, другой—в Кордильерах среднего Чили, под самой линией вечных снегов. Птица из другого очень близкого рода, Chionis alba, обитает в антарктических областях; она питается водорослями и моллюсками на скалах, обнажающихся при отливе. Хотя у этой птицы и нет перепонок на лапах, в силу какой-то непонятной своей привычки она часто встречается далеко в море. Это маленькое семейство птиц — одно из тех, которые доставляют в данный момент натуралисту-систематику затруднения своими разнообразными отношениями к другим семействам, но в конце концов смогут оказать помощь в открытии того великого плана, общего векам нынешним и минувшим, по которому были сотворены живые существа.

К роду Furnarius относится несколько видов; все они — небольшие птицы, которые держатся на земле и обитают в открытой сухой местности. По строению их нельзя сравнить ни с одной из европейских форм. Орнитологи большей частью относят их к лазящим, хотя по всем своим особенностям они прямо противоположны этому семейству7. Лучше других известен обыкновенный лаплатский печник, вид, называемый испанцами касара, т. е. домостроитель. Гнездо, от которого он получил свое название, печник располагает в самых открытых местах, например на верхушке столба, на голом камне или на кактусе. Оно построено из грязи и кусочков соломы, и стенки его толсты и прочны; формой своей оно точь-в-точь напоминает печь для плавки стекла или приплюснутый улей. Большое отверстие сверху имеет вид арки, а внутри гнезда прямо против входа имеется перегородка, которая доходит почти до крыши, образуя как бы коридор или переднюю настоящего гнезда.

Другой, более мелкий вид рода Furnarius (F. cunicularius) похож на печника общим красноватым оттенком оперения, особым повторяющимся пронзительным Криком и странной манерой бегать подпрыгивая. Из-за сходства с печником испанцы зовут его касарита (маленький домостроитель), хотя манера строить гнездо у него совсем иная. Касарита строит гнездо на дне узкой цилиндрической норы, которая, говорят, тянется горизонтально под землей почти на 6 футов. Некоторые местные жители рассказывали мне, что еще мальчишками они пробовали вырыть гнездо, но им никогда не удавалось добраться даже до конца хода. Птица эта выбирает место

для гнезда в твердом песчаном фунте невысокого откоса у дороги или у ручья. Здесь (в Баия-Бланке) дома обносят стенами, которые лепят из глины, затем затвердевающей, и я заметил, что стена, окружавшая двор, где я жил, во многих местах была пробуравлена насквозь круглыми дырами. На вопрос о том, в чем тут дело, хозяин стал горько жаловаться на маленькую касариту, и впоследствии мне довелось увидеть нескольких птичек за этим делом. Весьма забавно обнаружить, как не способны, должно быть, эти птицы усвоить малейшее понятие о толщине; хотя они все время перелетали через низкую стену, но продолжали впустую пробуравливать ее, принимая за отличный откос для своих гнезд. Я не сомневаюсь, что эти птицы всякий раз, встречая дневной свет с той стороны стены, вновь и вновь бывали немало изумлены этим непостижимым явлением.

Я уже упомянул почти обо всех млекопитающих, какие водятся в этой местности. Из броненосцев встречаются три вида, а именно Dasypus minutus, или пичи, D. villosus, или пелудо, и, наконец, апар. Первый вид распространен на десять градусов дальше к югу, чем все другие; четвертый вид, мулита, не заходит на юг др Баия-Бланки. Повадки у всех четырех видов примерно одинаковы; правда, пелудо — ночное животное, между тем как остальные бродят по открытым равнинам днем, питаясь жуками, личинками, корнями и даже маленькими змеями. Апар, обычно называемый матако, замечателен тем, что у него только три подвижных пояса, остальная же часть его мозаичного покрова почти не сгибается. Он обладает способностью свертываться в правильный шар, как одна из английских мокриц. В таком состоянии ему не страшны нападения собак, потому что собака, не имея возможности схватить целиком его зубами, старается укусить зверька сбоку, и шар ускользает прочь. Гладкий и твердый покров матако дает ему еще лучшую защиту, чем острые иглы ежу. Пичи предпочитает очень сухой грунт, и излюбленным местом его являются песчаные дюны на побережье, где в течение многих месяцев он может обходиться без воды; он часто старается стать незаметным, плотно прижимаясь к земле. Разъезжая верхом в окрестностях Баия-Бланки, за день мы обычно встречали нескольких пичи. Чтобы поймать одного из них, нужно было, как только его заметишь, чуть не кувырком соскакивать с лошади: животное так быстро зарывалось в мягкий грунт, что не успеешь оказаться на земле, а уже и задней половины его почти что не видно. Убивать таких милых зверьков просто жалко, потому что, как говорил один гаучо, оттачивая нож о спину пичи: «Son tan mansos» (они такие безобидные).

Здесь водится много разных пресмыкающихся; укус одной змеи (Trigonocephalus или Cophias), судя по величине ядоносного канала в ее зубах, должен быть смертельным. Кювье в противоположность некоторым другим натуралистам считает этих животных подродом гремучих змей, промежуточным между ними и гадюками. Подтверждением этого мнения может послужить мое наблюдение, которое кажется мне весьма любопытным и поучительным, ибо показывает, как любой признак, иногда даже в известной степени независимый от строения в целом, обнаруживает наклонность к медленному и постепенному изменению. Конец хвоста у этой змеи слегка утолщен, и, когда она ползает, последний дюйм хвоста все время дрожит и, ударяясь о сухую траву и хворост, производит треск, который отчетливо слышен на расстоянии 6 футов. Всякий раз, когда змея была раздражена или испугана, хвост ее дрожал, и притом чрезвычайно быстро. Тенденция к этому .привычному движению ясно обнаруживалась до тех пор, пока тело не утрачивало вовсе свою раздражимость. Таким образом, у этого Trigonocephalus — в некоторых отношениях — строение гадюки, а повадки гремучей змеи; впрочем, шум производится более простым приспособлением. Физиономия у этой змеи отвратительная и свирепая; зрачки представляют собой вертикальную щель в крапчатой радужной оболочке цвета меди; челюсти широки в основании, а нос выдается вперед треугольником. Мне, кажется, никогда не доводилось видеть ничего более гадкого, исключая разве некоторых вампиров. Я полагаю, что это отталкивающее впечатление происходит от того, что взаимное расположение лицевых частей змеи находится в каком-то соответствии с чертами человеческого лица, и это дает нам как бы мерку для оценки безобразия.

Из бесхвостых гадов я нашел только маленькую жабу (Phryniscus nigricans) совершенно своеобразной окраски. Чтобы получить правильное представление о ее внешнем виде, вообразим себе, что сначала ее окунули в самые черные чернила, а затем, когда она высохла, пустили ползать по доске, только что выкрашенной самой яркой красной киноварью, так что окрасились ее лапки снизу и отдельные места брюшка. Если бы вид этот еще не имел названия, его следовало бы назвать Diabolicus, ибо такой жабе было бы под стать искушать Еву. В отличие от прочих жаб, у которых нравы ночных животных и которые живут в сырых и темных укромных местах, она ползает средь бела дня, в жару, по сухим песчаным буграм и безводным равнинам, где не найти и капли воды. Для получения необходимой влаги ей, несомненно, приходится пользоваться росой, которую она, вероятно, усваивает через кожу, так как известно, что у этих гадов сильно развита способность к такому поглощению. В Мальдонадо я нашел такую жабу в месте почти столь же сухом, как в Баия-Бланке, и, предполагая доставить ей большое удовольствие, отнес в лужу с водой; но это маленькое животное не только не умело плавать, но, я думаю, без моей помощи тотчас же утонуло бы.

Здесь было много разных ящериц, но лишь одна (Proctotretus multirnaculatus) замечательна своим образом жизни. Она живет на голом песке поблизости от морского берега, и вследствие ее пестрой расцветки — коричневатые чешуйки испещрены белыми, желтовато-красными и грязно-голубоватыми крапинками — ее едва отличишь от окружающего фона. Если ее спугнуть, она пытается остаться незамеченной, прикинувшись мертвой: вытягивает лапки, сжимает туловище и закрывает глаза; если и дальше тревожить ее, она очень быстро зарывается в сыпучий песок. Сплюснутое туловище и короткие ноги не позволяют этой ящерице быстро бегать.

Приведу здесь еще несколько замечаний о зимней спячке животных в этой части Южной Америки. Когда мы впервые попали в Баия-Бланку 7 сентября 1832 г., то нам казалось, что эту песчаную и сухую страну природа не одарила ни единым живым существом. Но, порывшись в земле, мы нашли несколько насекомых, больших пауков и ящериц в полуоцепенелом состоянии. 15 сентября начали понемногу появляться животные, а 18-го (за три дня до равноденствия) уже все возвещало о наступлении весны. Равнины украсились цветами кислицы, дикого гороха, энотеры и герани, а птицы начали откладывать яйца. Многочисленные Lamellicornia и Heteromera — последние замечательны глубокой скульптурой на теле — медленно заползали повсюду, и во все стороны засновали ящерицы, неизменные обитатели песчаной почвы. В течение первых 11 дней, пока природа еще была погружена в спячку, средняя температура, согласно наблюдениям, производившимся каждые два часа на борту «Бигля», была 11°, а в полдень термометр редко поднимался выше 13°. Следующие 11 дней, когда все так ожило, средняя температура была 15°, а в полдень — между 16 и 21°. Итак, здесь повышения средней температуры на 4°, правда вместе с тем и большего повышения самой высокой температуры, было достаточно, чтобы пробудить жизненную деятельность. В Монтевидео, откуда мы только что прибыли, за 23 дня, между 26 июля и 19 августа, средняя из 276 наблюдений температура была 14°,9; средняя температура в самый теплый день была 19°,7, а в самый холодный — 8°. Самая низкая точка, до которой падал термометр, была 5°,3 , а в полдень он иногда поднимался до 21°. Но и при такой высокой температуре все жуки, несколько родов пауков, слизни и наземные моллюски, жабы и ящерицы — все лежали в оцепенении под камнями. Между тем мы видели, что в Баия-Бланке, на 4 ° южнее, где климат, следовательно, лишь чуть холоднее, той же средней температуры, даже при меньшей самой высокой температуре, было достаточно, чтобы пробудить от спячки все отряды живых существ. Это показывает, как тесно причины, заставляющие животных пробуждаться от зимней спячки, связаны с климатом свойственным данной местности, а не с абсолютной температурой. Хорошо известно, что в тропиках зимняя, или, вернее, летняя спячка животных определяется не температурой, а засушливыми периодами. Близ Рио-де-Жанейро меня сначала удивило, что уже через несколько дней после того, как некоторые маленькие углубления наполнились водой, в них поселились во множестве взрослые моллюски и жуки, которые, должно быть, пребывали в спячке. Гумбольдт передает один странный случай о том, как над тем местом, где, зарывшись в затвердевший после того ил, лежал молодой крокодил, соорудили хижину. Он добавляет: «Индейцы часто находят громадных удавов, которых они называют ужи — водяными змеями, — в таком же летаргическом состоянии. Вновь оживить их можно путем раздражения или смачивания водой».

Упомяну еще только об одном животном, а именно об одном зоофите (думают, что это Virgularia patagonica — род морского пера)9. Внутри тонкого и прямого мясистого ствола, со всех сторон которого чередующимися рядами сидят полипы, проходит упругая каменистая ось, длина которой колеблется от 8 дюймов до 2 футов. С одного конца ствол усечен, а на другом конце имеется мясистый червеобразный отросток. Можно разглядеть, как каменистая ось, сообщающая прочность стволу, входит у этого конца в мешок, наполненный зернистым веществом. При отливе видны сотни этих зоофитов, точно солома на жнивье, торчащие усеченным концом вверх, выступая на несколько дюймов над поверхностью илистого песка. Если к ним прикоснуться или толкнуть их, они сразу же с силой втягиваются в песок, почти или даже вовсе исчезая в нем. При этом чрезвычайно упругая ось, должно быть, сгибается у нижнего конца, где она и до того слегка искривлена, и, я полагаю, что только благодаря этой упругости зоофит в состоянии снова подниматься из ила. Каждый полип, хотя и тесно соединен со своими собратьями, имеет отдельный рот, тело и щупальца. Таких полипов на крупном экземпляре должно быть много тысяч, и тем не менее мы видим, что все они участвуют в одном общем движении; кроме того, у них есть одна центральная ось, связанная с какой-то скрытой системой циркуляции, а яйца образуются в органе, не связанном с отдельными особями*. Но тут уже, может быть, уместно задать вопрос: что же такое особь? Всегда любопытно бывает раскрыть, на чем основаны диковинные рассказы старинных путешественников; я не сомневаюсь, что поведение этой Virgularia разъясняет одну из таких басен. Капитан Ланкастер, повествуя о своем путешествии 1601 г., говорит, что на морских песках у острова Сомбреро в Ост-Индии он «нашел небольшую ветку, растущую наподобие молодого деревца; при попытке сорвать ее она уходит вниз и совсем скрывается, если только не держать ее очень крепко. Сорвав ее, видишь, что корнем ей служит большой червяк, и по мере того как дерево прибавляет росту, червяк убавляет; и как только червяк весь превратится в дерево, он пускает корень в землю и уже так становится большим. Это превращение — одно из самых диковинных чудес, какие я только видел за все мои странствования; ибо если сорвать дерево молодым, оборвать листья и содрать кору, оно, высыхая, превращается в твердый камень, очень похожий на белый коралл; таким образом, этот червяк в превращениях дважды различно меняет свою природу. Мы нарвали их много и привезли домой».

Пока я находился в Баия-Бланке в ожидании «Бигля», местечко все время пребывало в состоянии возбуждения вследствие слухов о сражениях и победах в войне между войсками Росаса и дикими индейцами. Однажды прошел слух, что небольшой отряд, составлявший одну из пост по линии к Буэнос-Айресу, был весь перебит. На следующий день с Колорадо прибыли триста человек под командой коменданта Миранды. Многие из этих людей были индейцы (mansos, т. е. мирные) из племени касика Бернансио. Они провели здесь ночь, и невозможно было вообразить ничего более дикого и первобытного, чем вид их лагеря. Одни напились до бесчувствия; другие глотали струящуюся кровь скота, зарезанного на ужин, а потом, пресытившись этим пойлом, извергали его обратно, выпачканные грязью и запекшейся кровью:

Утром они отправились к месту гибели посты, получив приказание идти по растра, т. е. по следу, даже если он заведет их в Чили. Впоследствии мы узнали, что дикие индейцы ускользнули в необъятные пампасы, и след их почему-то был потерян. Один взгляд, брошенный на растре, рассказывает этим людям целую историю. Допустим, они рассматривают следы тысячи лошадей: они тотчас же догадываются о числе всадников, посмотрев, сколько лошадей прошло галопом; по глубине остальных отпечатков узнают, были ли там навьюченные лошади; по неправильному шагу — насколько они устали; по тому, как готовилась пища, — спешили ли преследуемые; по общему виду следов — как давно здесь проезжали. Растре десятидневной или двухнедельной давности они считают достаточно свежим, чтобы его можно было проследить. Мы узнали также, что Миранда от западного конца Сьерра-Вентана направился прямо к острову Чолечель, лежащему на 70 миль вверх по Рио-Негро. Это был переход от 200 до 300 миль по совершенно незнакомой местности. Какое другое войско на земле передвигается столь независимо? Солнце им служит проводником, конина — пищей, чепрак — постелью, и лишь было бы немного воды, эти люди проберутся хоть на край света.

Несколько дней спустя я видел, как другой отряд этих разбойничьих солдат выходил в экспедицию против индейского племени с Малых Салин, преданного взятым в плен касиком. Испанец, отдававший распоряжения этой экспедиции, был очень умный человек. Он рассказал мне о последнем деле, в котором принимал участие. Взятые в плен индейцы сообщили сведения о племени, жившем к северу от Колорадо. Туда послали двести солдат; индейцев обнаружили прежде всего по облаку пыли, поднятому их лошадьми: они как раз куда-то переезжали. Местность, гористая и дикая, лежала, должно быть, в глубине страны, потому что были видны Кордильеры. Индейцев — мужчин, женщин и детей — было около 110 человек, и почти все они были захвачены или убиты, потому что солдаты рубят всех без разбора. Теперь на индейцев нагнали такого страха, что они уже не оказывают дружного сопротивления, а каждый спасается сам, не заботясь ни о жене, ни о детях; но, если их догнать, они, как дикие звери, дерутся до последней крайности против врага любой численности. Один умирающий индеец ухватился зубами за палец противника и дал выдавить себе глаз, но пальца не выпустил. Другой, раненный, прикинулся мертвым, держа наготове нож, чтобы нанести еще один смертельный удар. Этот же испанец говорил мне, что, когда он гнался за одним индейцем, тот взмолился о пощаде в то самое мгновение, когда исподтишка отвязывал с пояса боласы, намереваясь раскрутить их над головой и поразить своего преследователя. «Но я уложил его саблей наземь, затем соскочил с лошади и перерезал ножом глотку». Мрачная картина; но куда более ужасен следующий несомненный факт: всех женщин на вид старше двадцати лет испанцы хладнокровно уничтожают! На мое восклицание, что это крайне бесчеловечно, он ответил: «Но что ж делать? Ведь они так плодятся!»

Здесь все твердо убеждены, что это самая справедливая война, потому что она ведется против варваров. Кто в наше время поверит, что такие зверства могут совершаться в цивилизованной христианской стране? Детей индейцев щадят, чтобы продать или отдать в услужение, вернее, в рабство, потому что они остаются там до тех пор, пока хозяин сумеет держать их в убеждении, что они рабы; но, мне кажется, им едва ли приходится жаловаться на дурное обращение.

С поля битвы бежали четыре человека. За ними погнались, одного убили, а остальных троих захватили живыми. Они оказались гонцами, или посланцами, большого числа индейцев, объединившихся ради совместной защиты близ Кордильер. Племя, к которому они были посланы, собиралось держать большой совет: уже приготовлена была конина для пира и готовились пляски; наутро послы должны были вернуться к Кордильерам. Это были замечательно красивые, благородные на вид люди, ростом выше 6 футов; ни одному из них не было еще и тридцати лет. Конечно, эти три уцелевших индейца владели очень ценными сведениями, и, чтобы их выпытать, пленников выстроили в ряд. Первые два на все вопросы отвечали: «No se» (He знаю), — и один за другим были расстреляны. Третий тоже сказал: «No se», — и добавил: «Стреляйте, я мужчина и сумею умереть!» Они не произнесли ни одного звука, который мог бы повредить общему делу их родины! Поведение же упоминавшегося выше касика было совсем иным: он спас свою жизнь, выдав намеченный план военных действий и место в Андах, где собрались индейцы. Предполагалось, что там уже собралось 600—700 индейцев и что летом их число удвоится. Должны были быть высланы послы к индейцам с Малых Салин, близ Баия-Бланки, о которых я уже говорил, что и их выдал тот же касик. Таким образом, индейцы поддерживают сношения на пространстве от Кордильер до берегов Атлантического океана.

План генерала Росаса состоял в том, чтобы уничтожить всех отставших индейцев и, загнав остальных в одно место, напасть на всех сразу летом при содействии чилийцев. Эту операцию следовало повторять три года подряд. Я полагаю, что для главной атаки лето выбирают потому, что на равнинах тогда нет воды и индейцы могут двигаться лишь в определенных направлениях. Уход индейцев к югу от Рио-Негро, где в неизведанных просторах они оказались бы в безопасности, был невозможен из-за договора с теуэльчами, согласно которому Росас платил им определенную сумму за каждого индейца, убитого к югу от реки, но если бы они нарушили это условие, то сами должны были быть истреблены испанцами. Война велась главным образом против индейцев, собравшихся у Кордильер, потому что многие из племен, живших на восток от гор, воевали на стороне Росаса. Однако генерал, считая подобно лорду Честерфилду11, что друзья в будущем могут оказаться врагами, всегда ставит их в первые ряды, так что число их, вероятно, все время будет убывать. Уже покинув Южную Америку, мы узнали, что эта истребительная война потерпела полную неудачу1.

Среди девушек, взятых в плен в той же экспедиции, оказались две прелестные испанки, которых в детстве увезли индейцы и которые теперь разговаривали лишь по-индийски. По их рассказам, они пришли из Сальты, куда по прямой линии около тысячи миль. Это дает прекрасное представление о той необъятной территории, по

которой кочуют индейцы; но я думаю, что, как ни велики эти пространства, во второй половие столетия к северу от Рио-Негро уже не останется ни одного дикого индейца. Войны слишком кровопролитны, чтобы длиться долго; христиане убивают всех индейцев, а индейцы - всех христиан. Грустно следить за тем, как индейцы уступают место испанским захватчикам. Ширдель говорит, что в 1535 г., когда был основан Буэнос-Айрес, тут были селения, насчитывавшие по две и три тысячи жителей. Даже во времена Фолкнера (1750 г.) индейцы совершали набеги на Лухан, Ареко и Арресифе, теперь же их отогнали за Саладо. Уже не только истреблены целые племена, но и уцелевшие индейцы стали опускаться на низшие ступени варварства: они уже не живут теперь большими селениями, занимаясь наряду с охотой и рыболовством, а кочуют по открытым равнинам, не зная ни дома, ни постоянного занятия.

Я узнал кое-что и о сражении, происшедшем у Чолечеля несколькими неделями раньше, чем описанное выше. Это очень важный пункт: здесь переправа для лошадей, и потому тут некоторое время была штаб-квартира одной из дивизий. Когда войска пришли туда в первый раз, они встретили там индейское племя и убили человек двадцать или тридцать. Касик спасся бегством, прибегнув к способу, всех поразившему. Индейские вожди всегда имеют наготове одну или две заранее отобранные лошади, которых держат на крайний случай. На одну из таких лошадей и вскочил касик, захватив с собой маленького сына. То была старая белая лошадь, без седла и уздечки. Чтобы укрыться от выстрелов, индеец держался на коне тем особым способом, каким пользуется в таких случаях этот народ, а именно охватив рукой шею лошади и положив одну ногу ей на спину. Он повиснул таким образом с одной стороны лошади, и видно было, как он трепал лошадь по голове и что-то говорил ей. Преследователи прилагали все усилия, чтобы догнать его, комендант трижды менял под собой лошадь, но все было напрасно. Старый индеец-отец и его сын бежали и остались на свободе. Какую прекрасную картину можно представить себе: обнаженная, точно бронзовая, фигура старика с мальчиком, скачущего, как Мазепа, на белом коне и оставляющего далеко позади толпу преследователей!

Однажды я увидел солдата, высекавшего огонь куском кремня, в котором я сразу же признал обломок наконечника стрелы. Он сказал мне, что нашел его около острова Чолечель, где их находят довольно часто. Наконечник был от 2 до 3 дюймов длиной и, следовательно, вдвое больше тех, какие ныне в употреблении на Огненной Земле: он был сделан из непрозрачного, кремового цвета кремня; острие и зубцы были умышленно обломаны. Достоверно известно, что в наши дни никто из пампасских индейцев не употребляет лука и стрел. Я думаю, здесь нужно сделать оговорку относительно маленького племени в Банда-Орьенталь, но оно отделено значительным расстоянием от пампасских индейцев и тесно примыкает к лесным и пешим племенам. Таким образом, оказывается, что эти наконечники стрел — индейские археологические памятники, относящиеся ко времени до великой перемены в быте индейцев, последовавшей за ввозом лошади в Южную Америку.