Глава 29
Впервые за шесть лет мы оказались в городе, не изувеченном обезображивающими шрамами. Обильная зеленая листва парков и веселая суета на улицах превращали Копенгаген в волшебную сказку.
После нескольких лет, проведенных среди людей, которые постоянно испытывали голод и неопределенность, датчане показались нам фантастическими существами из другого мира. Мы с изумлением смотрели на ухоженных мужчин, праздно прогуливающихся вдоль тротуаров, глазели на беззаботных элегантных женщин и на детей, оглашавших улицы громким смехом. Мы не верили своим глазам и чувствам.
Но еще удивительнее было их отношение к нам. Несколько лет нас преследовали так долго и неотступно, что каждого постороннего человека мы невольно воспринимали с опаской, как потенциального противника.
Уже наутро все датские газеты отвели целые колонки рассказам о нас и нашем корабле. Сначала нас обеспокоили толпы людей, собравшиеся у перил набережной и наблюдавшие, как мы драили палубу и наводили чистоту на корабле. Но не было нужды знакомиться с датчанами близко, чтобы сразу же почувствовать их расположение, и эта атмосфера дружественности оказывала на нас ошеломляющее впечатление.
На другой день мы не имели отбоя от посетителей и приглашений. В Копенгагене было много русских – большей частью семьи, которые во время революции находились за рубежом. Они распахнули для нас двери своих домов и буквально состязались друг с другом в гостеприимности. Но русские составляли лишь небольшую часть расположенных к нам людей.
Добрососедские отношения между Россией и Данией были традицией, но мы не представляли их искренности и глубины, пока не оказались среди датчан в положении беженцев без гроша в кармане. Дружественность этого народа оказалась беспредельной, как, впрочем, и такт.
Члены благотворительного общества Копенгагена устраивали для нас балы, обеды и посещения театров. Армейские и флотские офицеры постоянно присылали нам приглашения в свои клубы. Люди скромного достатка посещали корабль и деликатно, но настойчиво приглашали в свои дома. Иной раз мы даже попадали в затруднительное положение: ответить на все приглашения было невозможно. Но больше всего мы ценили искренние симпатии к нам как к россиянам.
В то время, когда мы жили в Копенгагене, проводился плебисцит в древней датской провинции Шлезвиг, аннексированной Германией в 1864 году. Возможность выразить свои пожелания открылась перед населением Шлезвига вследствие победы союзников. Хотя России не было среди держав, подписавших Версальский договор, датчане не забывали о той роли, которую она сыграла в мировой войне. По мере того как предвыборное возбуждение достигало кульминации, появление нас, русских, в своих мундирах на улицах Копенгагена послужило сигналом к бурному проявлению чувств. Незнакомые люди часто останавливали нас, обменивались с нами рукопожатиями и зазывали в ближайший бар. Одна компания сменяла другую, пока мы не отчаивались добраться до корабля. На «Китобой» же возвращались в сопровождении ликующей толпы.
Внезапная перемена в нашей жизни захватила нас полностью. В первые несколько недель пребывания в Копенгагене мы ни о чем всерьез не задумывались. Нас заразило всеобщее веселье, а мы радовались еще и тому, что остались в живых. Однако эйфория спала, и ситуация представилась нам в более трезвом восприятии. Как ни приятна была нормальная жизнь, мы еще не стали ее частью, рано или поздно каждому из нас предстояло вернуться на исходный рубеж. Я остро почувствовал это в день, когда мы присутствовали на приеме в королевском дворце.
Мария Федоровна, вдовствующая русская императрица (перед замужеством за Александром Третьим датская принцесса Дагмара), проживала в Копенгагене. Прибыв в Россию, она стала любимицей императорской семьи, даже самые откровенные враги старого режима находили ее безупречной. Уравновешенная, спокойная и грациозная, она органично вошла в русскую жизнь во время правления трех царей подряд. Она застала еще тот период, когда либеральные реформы завершились трагической гибелью Александра Второго. Она находилась рядом с супругом, когда он правил империей. Мария Федоровна стала свидетельницей постепенного распада державы со времен правления ее сына.
После революции императрицу отправили в заключение в один из крымских дворцов, но царицу-мать спас человек, назначенный советскими властями ее тюремщиком. Вскоре после побега она вернулась на свою родину, в Данию, вела тихую, уединенную жизнь в окружении преданных друзей.
Когда императрица узнала о прибытии «Китобоя», она выразила желание повидаться с нами. Была назначена аудиенция. Нас предупредили, что ввиду возраста прием будет длиться совсем недолго. Особенно просили учесть: ни при каких обстоятельствах не следовало упоминать о судьбе императора и его семьи. Вести об их трагической гибели держали от нее в тайне.
В назначенный час нас проводили в одну из комнат дворца. Открылась дверь, и вошла Мария Федоровна. Ее хрупкая, грациозная фигура, казалось, появилась из далекого прошлого. Когда нас назвали по именам, она каждому задала вопросы о его семье. В течение нескольких секунд она молча смотрела на нас, затем произнесла значительно и уверенно:
– Сожалею, что принимаю вас при столь необычных обстоятельствах. Надеюсь, в будущем наша встреча пройдет при обстоятельствах, более счастливых для всех нас.
Во взгляде императрицы промелькнуло что-то чрезвычайно трогательное. После того как она раскланялась, двери за ней закрылись.
На обратном пути к «Китобою» воображение будоражила сцена встречи с царственной особой. Все радости и самые значительные события в жизни императрицы остались позади. Будущее не рисовало, очевидно, радужных перспектив, однако чувствовалось, что от отчаяния ее спасла только безотчетная вера.
Я подумал, что в течение последних нескольких лет я избегал реального взгляда на будущее. Я понял, что, пока цепляюсь за прошлое, не смогу жить настоящим. Если суждено жить дальше, следует забыть о прошлом и обосноваться в новой действительности, во всяком случае, попытаться следует. Смутная потребность начать новую жизнь получила еще один импульс.
Среди русских, осевших в Копенгагене, имелась семья, которую я посещал особенно часто. Хозяином дома был бывший генерал русской армии, но более всего меня интересовала его дочь – Елизавета Владимировна. Изящная жизнерадостная блондинка, она сочетала в себе веселую беспечность с поразительно здравым взглядом на жизнь. Я старался как можно чаще общаться с ней, и это вселяло в меня решимость обрести твердую почву под ногами.
Однако с чего начать, я не знал. В Дании оставалось слишком много болезненных напоминаний о прошлом. Опыт участия в Гражданской войне сделал невозможным для меня проживание в Англии или во Франции. Мысли о переселении в Германию не могло и возникнуть. У меня было смутное ощущение, что какая-нибудь молодая страна, вроде Соединенных Штатов, станет наилучшим полем для начала моей деятельности.
Я навел справки в американском консульстве, однако получил не слишком ободряющий ответ. Все запросы на получение визы адресовались непосредственно в госдепартамент в Вашингтоне. Американский консул прямо заявил, что если я не располагаю в Америке родственниками или влиятельными друзьями, то зря потрачу время на оформление визы. Единственным реальным шансом для меня была служба во французском Иностранном легионе.
В этот период раздумий о своей будущей судьбе меня пригласила на обед одна пожилая датчанка, которая не раз устраивала приемы для офицеров «Китобоя». Придя в ее дом, я был удивлен отсутствием гостей. За обедом мы поговорили на разные темы, но, когда подали кофе, а слуги удалились, хозяйка дома вдруг спросила:
– Вы помните графа и графиню К.?
Тон насторожил меня.
– Да, хорошо их помню, – ответил я, – в прошлый визит к Вам мы с графом провели вместе весь вечер.
– Это упрощает дело, – сказала дама с явным облегчением. – Граф поручил мне деликатное дело. Постарайтесь, пожалуйста, понять меня правильно. Но сначала позвольте рассказать кое-что о его семье. Граф чрезвычайно интересный человек, его жена – милейшая женщина. У них дом в Копенгагене, но живут они большую часть времени за городом, в своем замечательном поместье. Они представители старинной датской фамилии. Они располагают немалыми средствами, у них много друзей, но они бездетны и, в сущности, одиноки...
Дама сделала паузу, быстро взглянула на меня и продолжила:
– Вы очень молоды. Вам надо начинать жизнь сначала. Вероятнее всего, вы не сможете вернуться домой, впереди у вас трудный путь. Граф и графиня несколько раз вас видели и прониклись к вам симпатией. Они хотят, чтобы вы жили с ними вместе. Граф объяснился вполне определенно: он надеется, что вам понравится его семья, но жить вы сможете, где захотите, сможете выбрать любую карьеру. Они хотят вас усыновить.
Она умолкла, а затем быстро добавила:
– Давайте переберемся в гостиную. Я присоединюсь к вам через минуту.
Я был слишком ошеломлен и, не скрою, растроган, чтобы немедленно дать ответ, но, взяв сигареты, прошел в гостиную. Пока я сидел в одиночестве, я вспоминал этих людей: графа с хорошими манерами, доброе, ласковое лицо графини. Но понимали ли они, до какой степени беспокойная и неупорядоченная жизнь отучила меня от нормального, устоявшегося быта, от прочных отношений с другими людьми.
Когда хозяйка дома вернулась, я объяснил ей причины, по которым я должен отказаться от предложения. Она внимательно выслушала мои разъяснения, и, когда я закончил, ее глаза увлажнились.
– Думаю, я вас поняла, – сказала она. – Весьма сожалею, но за вас никто не проживет вашу жизнь. Подумайте об этом еще, а затем дайте окончательный ответ.
Больше эта тема не обсуждалась, и я возобновил поиски выхода для себя.
Через день или два я играл в бридж с полковником Холидеем, американским военным атташе в Копенгагене. Как правило, представители союзников в Дании старались держаться на дистанции в отношении офицеров «Китобоя». Мы не имели представления, диктовалось ли это их собственным выбором или официальными указаниями и было частным случаем отношений с Россией вообще. Но каковы бы ни были причины, стремление сотрудников посольств избегать непосредственного общения с нами было несомненным. Полковник Холидей был единственным исключением.
В тот примечательный день, когда мы закончили последнюю партию бриджа и потягивали напитки, полковник спросил:
– Сколько времени вы предполагаете оставаться в Копенгагене?
– У нас нет ни малейшего представления, – ответил я, – может, мы отправимся завтра, а возможно, останемся здесь на целый год.
– У вас есть планы на будущее?
– Ничего определенного. Некоторые из нас подумывают о поездке в Америку.
Полковник Холидей улыбнулся:
– Почему не вы? Полагаю, вам там понравится.
Я пересказал ему сведения, полученные в американском консульстве. Полковник нетерпеливо передернул головой:
– Это не так важно! У вас достаточно денег, чтобы оплатить дорогу?
– Нет. Поездку придется отрабатывать.
Полковник еще более внимательно посмотрел на меня:
– Но вы поедете, если предоставится возможность?
Я ответил утвердительно.
– Хорошо, я подумаю, что можно сделать.
Через двое суток нас уведомили, что каждому члену команды «Китобоя» выдана американская виза. На следующей неделе мы снова увиделись с полковником Холидеем.
– Корабль отбывает в Нью-Йорк через несколько дней, – сообщил он. – Девять человек из вас могут занять там койки. Сходите в консульство, я предупредил их, что вы придете.
В один чудесный майский полдень мы перенесли свои пожитки с «Китобоя» на американское грузовое судно «Губернатор Джон Линд». Я нанялся работником камбуза и в тот вечер, когда занялся мытьем грязной посуды, вдруг понял, что корабль плывет. С полотенцем в одной руке и тарелкой – в другой я выбежал на палубу и встал у перил.
Ярко освещенный город, раскинувшийся по берегам бухты, медленно удалялся. Я думал о веселых, гостеприимных датчанах, об одинокой русской императрице в ее дворце, о благородных людях, великодушно предложивших мне войти в их семью, о своих товарищах с «Китобоя» и о карих, смеющихся глазах Елизаветы Владимировны… Впервые с того времени, как покинул свой дом, я ощутил горечь расставания.
16. Старожилы
Записки «вредителя». Часть II. Тюрьма. 16. Старожилы
Не стремились к работе только закоренелые старожилы тюрьмы. Их было всего несколько человек, но зато один из них сидел уже более двух лет. Мы, собственно говоря, точно и не знали, почему они сидят так долго и в чем они обвиняются. По-видимому, у одного из них дело безнадежно запуталось из-за перевранной фамилии, и, приговорив его к десяти годам концлагерей, его вернули с Попова острова, то есть с распределительного пункта, но «дело» продолжали тянуть. Других не то забыли, не то перестали ими интересоваться, как запоздавшими и ненужными, и у следователей никак не доходили руки, чтобы решить, наконец, их судьбу. Они же, пережив в свое время все волнения и страхи, тупели и переставали воспринимать что бы то ни было, кроме обыденных тюремных мелочей, заменивших им жизнь. — Фи, еще молодой, фи, еще ничего не знаете, — любил приговаривать один из них, немец, пожилой человек. — Посидите с мое, тогда узнаете. Дфа с половиной гота! Разфе так пол метут! Фот как пол надо мести. И он брал щетку и внушал новичку выработанные им принципы по подметанию пола. Другие наставительно сообщали правила еды умывания, прогулки. Сами они ревниво соблюдали весь выработанный ими ритуал и проводили день со своеобразным вкусом. Вставали они до официального подъема и тщательно, не торопясь, умывались, бесцеремонно брызгая на новичков, спящих на полу. Затем аккуратно свертывали постель и поднимали койки, точно рассчитывая окончить эту процедуру к моменту общего подъема. В начинавшейся суматохе, давке, очередях они стояли в стороне, со старательно скрученной цигаркой в самодельном мундштучке. К еде они относились с особым вкусом.
1815 - 1871
С 1815 по 1871 год
С конца Наполеоновских войн в 1815 до конца Франко-Прусской войны в 1871.
Глава 19
Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919. Глава 19
Решение покинуть Петроград отнюдь не было продиктовано моим желанием эмигрировать из России. У меня было твердое убеждение в том, что власть большевиков враждебна интересам русского народа и что безоглядная жестокость в конечном счете приведет к падению их режима. Слабость советской административной системы была настолько очевидна, что в способность большевизма выдержать хорошо спланированный удар никто не верил. Я был убежден, что будущее России связано с победой белых армий, и считал своим долгом сражаться в рядах белых. В январе 1919 года я мог выбраться из Петрограда несколькими путями с целью осуществления своего намерения. Хотя точных сведений у меня не было, я знал, что белые армии действуют на юге, севере и востоке. Но чтобы добраться до них в любом из этих направлений, мне пришлось бы пройти сотни миль по территории красных и затем положиться на удачу в преодолении линий фронта. К западу от города, в Эстонии, действовала еще одна белая армия, и от нее меня отделяло не очень большое расстояние. Простейший путь лежал через Финляндию. Финская граница находилась всего лишь в 40 милях от Петрограда, и, хотя она усиленно охранялась большевиками, ожидавшими тогда нападения со стороны Финляндии, пройти через нее было легче, чем там, где велись боевые действия. Через неделю после того, как я принял решение, мне устроили встречу с профессиональным контрабандистом. Это был финский крестьянин, говоривший по-русски с акцентом. Мы остались довольны знакомством друг с другом, и, не тратя лишних слов, он сказал: – Я проведу вас через границу. Дорогу знаю: хожу по ней два раза в месяц.
Chapter II
The voyage of the Beagle. Chapter II. Rio de Janeiro
Rio de Janeiro Excursion north of Cape Frio Great Evaporation Slavery Botofogo Bay Terrestrial Planariae Clouds on the Corcovado Heavy Rain Musical Frogs Phosphorescent Insects Elater, springing powers of Blue Haze Noise made by a Butterfly Entomology Ants Wasp killing a Spider Parasitical Spider Artifices of an Epeira Gregarious Spider Spider with an unsymmetrical Web APRIL 4th to July 5th, 1832.—A few days after our arrival I became acquainted with an Englishman who was going to visit his estate, situated rather more than a hundred miles from the capital, to the northward of Cape Frio. I gladly accepted his kind offer of allowing me to accompany him. April 8th.—Our party amounted to seven. The first stage was very interesting. The day was powerfully hot, and as we passed through the woods, everything was motionless, excepting the large and brilliant butterflies, which lazily fluttered about. The view seen when crossing the hills behind Praia Grande was most beautiful; the colours were intense, and the prevailing tint a dark blue; the sky and the calm waters of the bay vied with each other in splendour. After passing through some cultivated country, we entered a forest, which in the grandeur of all its parts could not be exceeded. We arrived by midday at Ithacaia; this small village is situated on a plain, and round the central house are the huts of the negroes. These, from their regular form and position, reminded me of the drawings of the Hottentot habitations in Southern Africa.
Таблица 3. Переименование подводных лодок - 3
Короли подплава в море червонных валетов. Приложение. Таблица 3. Переименование подводных лодок: Балтийский, Северный и Тихоокеанский флоты
Балтийский, Северный и Тихоокеанский флоты Первоначальный тактический №, место и дата закладки Промежуточный № (название), место и время присвоения Окончательный № (название), время и место присвоения «Щ-11», «Карась», Ленинград, 20.03.32 «Лосось» — 11.33, ТОФ «Щ-101», «Лосось» — 09.34, ТОФ «Щ-12», Ленинград, 20.03.32 «Щ-102», «Лещ» — 09.34, ТОФ «Щ-13», Ленинград, 20.03.32 «Щ-103», «Карп» — 09.34, ТОФ «Щ-14», Ленинград, 20.03.32 «Щ-104», «Налим» — 09.34, ТОФ «Щ-315», Горький, 08.01.36 «Щ-423» — 17.07.38, СФ «Щ-139» — 17.04.42, ТОФ «Щ-313», Ленинград, 04.12.34 «Щ-401» — 16.05.37, БФ — СФ «Щ-314», Ленинград, 04.12.34 «Щ-402» — 16.05.37, БФ — СФ «Щ-315», Ленинград, 25.12.34 «Щ-403» — 16.05.37, БФ — СФ «Щ-316», Ленинград, 25.12.34 «Щ-404» — 16.05.37, БФ —
Немножко Финляндии
Куприн, А.И. Январь 1908
По одну сторону вагона тянется без конца рыжее, кочковатое, снежное болото, по другую - низкий, густой сосняк, и так - более полусуток. За Белоостровом уже с трудом понимают по-русски. К полудню поезд проходит вдоль голых, гранитных громад, и мы в Гельсингфорсе. Так близко от С.-Петербурга, и вот - настоящий европейский город. С вокзала выходим на широкую площадь, величиной с половину Марсова поля. Налево - массивное здание из серого гранита, немного похожее на церковь в готическом стиле. Это новый финский театр. Направо - строго выдержанный национальный Atheneum. Мы находимся в самом сердце города. Идем в гору по Michelsgatan. Так как улица узка, а дома на ней в четыре-пять этажей, то она кажется темноватой, но тем не менее производит нарядное и солидное впечатление. Большинство зданий в стиле модерн, но с готическим оттенком. Фасады домов без карнизов и орнаментов; окна расположены несимметрично, они часто бывают обрамлены со всех четырех сторон каменным гладким плинтусом, точно вставлены в каменное паспарту. На углах здания высятся полукруглые башни, над ними, так же как над чердачными окнами, островерхие крыши. Перед парадным входом устроена лоджия, нечто вроде глубокой пещеры из темного гранита, с массивными дверями, украшенными красной медью, и с электрическими фонарями, старинной, средневековой формы, в виде ящиков из волнистого пузыристого стекла. Уличная толпа культурна и хорошо знает правую сторону. Асфальтовые тротуары широки, городовые стройны, скромно щеголеваты и предупредительно вежливы, на извозчиках синие пальто с белыми металлическими пуговицами, нет крика и суеты, нет разносчиков и нищих. Приятно видеть в этом многолюдье детей.
Chapter XII
The pirates of Panama or The buccaneers of America : Chapter XII
Captain Morgan takes the city of Maracaibo on the coast of Neuva Venezuela Piracies committed in those seas Ruin of three Spanish ships, set forth to hinder the robberies of the pirates. NOT long after their arrival at Jamaica, being that short time they needed to lavish away all the riches above mentioned, they concluded on another enterprise to seek new fortunes: to this effect Captain Morgan ordered all the commanders of his ships to meet at De la Vacca, or the Cow Isle, south of Hispaniola, as is said. Hither flocked to them great numbers of other pirates, French and English; the name of Captain Morgan being now famous in all the neighbouring countries for his great enterprises. There was then at Jamaica an English ship newly come from New England, well mounted with thirty-six guns: this vessel, by order of the governor of Jamaica, joined Captain Morgan to strengthen his fleet, and give him greater courage to attempt mighty things. With this supply Captain Morgan judged himself sufficiently strong; but there being in the same place another great vessel of twenty-four iron guns, and twelve brass ones, belonging to the French, Captain Morgan endeavoured also to join this ship to his own; but the French not daring to trust the English, denied absolutely to consent. The French pirates belonging to this great ship had met at sea an English vessel; and being under great want of victuals, they had taken some provisions out of the English ship, without paying for them, having, perhaps, no ready money aboard: only they gave them bills of exchange for Jamaica and Tortuga, to receive money there.
11. Будни следствия
Записки «вредителя». Часть II. Тюрьма. 11. Будни следствия
Постепенно следователь стал вызывать меня на допросы раз в неделю или раз в десять дней, держал четыре-пять часов, каждый раз уговаривал меня сознаться и грозил расстрелом, но делал это все более вяло. Видимо, ничего нового он придумать не мог, а принимать более энергичный нажим почему-то не входило в его планы. Для меня не было сомнения, что эти допросы нужны следователю не для дела, а чтобы отбыть положенное число часов на службе, «за работой». Он, видимо, скучал и несколько оживлялся только при угрозах расстрелом. Иногда он предлагал мне изложить какую-нибудь «техническую деталь», как он выражался, то есть дать расчет улова рыбного траулера за год, соображения относительно рыбных отходов, возможности производства из них рыбной муки и т. д. Сам он в это время лениво просматривал газету. Я говорил, намеренно усложняя деталями, нисколько не заботясь о точности, уверенный, что он не понимает и половины моих слов, что следить за ходом моего изложения вопроса он не в состоянии, и что это вообще никакого значения ни для кого не имеет. Отдельные его реплики убеждали меня в этом вполне. Иногда я видел, как он дремлет, прикрывшись от меня газетой. Я пробовал умолкать — он просыпался. — Ну-с, продолжайте. Мне приходилось возобновлять бесцельное словоизвержение. Наблюдая его, я стал постепенно практиковаться в том, чтобы вносить изменения в направление этих допросов. Например, говоря о рыбных отходах, я начинал рассказывать, какие рыбы водятся в Баренцевом море, стремясь поразить его воображение какими-нибудь необыкновенными особенностями.
XIX. «Постоянная медицинская помощь»
Побег из ГУЛАГа. Часть 1. XIX. «Постоянная медицинская помощь»
ГПУ не любило, когда в тюрьме умирали. Оно не старалось доводить до смерти — это была «специализация» концентрационных лагерей, — а лишь стремилось ослабить физически и морально так, чтобы в заключенном не осталось никакой сопротивляемости. В печати оно изображало свой режим совсем иначе, и Рамзин, Федотов и другие, выступившие в процессе Промпартии, должны были специально засвидетельствовать перед многочисленной публикой, что все они в тюрьме поправили здоровье, получая «постоянную медицинскую помощь». Не спорю. Они были на первых ролях, и перед выступлением на такой сцене о них должны были позаботиться. Недаром же купили они свои жизни ценой не менее двух тысяч жизней специалистов, не выпущенных на процесс. С другими обращались иначе: главной обязанностью старшего врача было установить наступление смерти после расстрела; остальной медицинский персонал дежурил круглые сутки на случай покушений на самоубийство и между делом оказывал, что называется, «посильную помощь». После «веселеньких» допросов, когда я все силы напрягала, чтобы держать себя в руках, тело не выдержало; оно стало покрываться алыми пятнами, кожа чесалась, мокла, морщилась. Вид был страшный. Соседка, донимавшая меня мудрыми изречениями: «Лучше своя грязь, чем чужая зараза», решила, что я схватила какую-нибудь гадость, наводя чистоту на ужасающе грязный тюфяк или моясь в так называемой ванной. Ванная, куда нас водили два раза в месяц, была действительно жуткая. Это камера без окон и вентиляции, в которой стояла гигантская бесформенная медная ванна времен Александра II.
1291 - 1337
From 1291 to 1337
Late High Middle Ages. From the Fall of Acre in 1291 to the beginning of the Hundred Years' War in 1337.
Оглавление
Карта материалов на Русском и других языках, использующих Кириллицу