XI. Передача
Среди пустых, тяжелых дней, служебных притеснений, угнетающей борьбы за кусок хлеба, за полено дров, за каждый день и шаг существования, тяжкого для всех и непосильного, когда семья разрушена, остается один настоящий день — день передачи. Перемена чистого белья и точное количество перечисленных в списке продуктов, — вот все, в чем она заключается. Ни слова привета, никакой вести о том хотя бы, что все живы и здоровы, — ничего. Но в тюрьме этот пакет, где все говорит о доме, — единственная связь с жизнью; на воле — это единственное, что делаешь со смыслом, с сознанием действительной пользы. Все заключенные и все их жены, матери и дети начинают жить волнующими приготовлениями, ждать этого дня, как встречи.
Подумать со стороны — как все это просто: собрал белье, еду и передал пакет. На деле же — совсем, совсем не так. Первая задача — достать продукты: мясо, яйца, масло, яблоки, сухие фрукты, соленые огурцы, табак, чай, сахар. Все это имеется только в магазинах ГПУ, в кооперативах же, доступных рядовым гражданам, почти никогда не бывает, а если когда-нибудь и выдается, то редко и в ничтожном количестве, тогда как для передачи перечисленные продукты нужно иметь каждую неделю.
Дома советский гражданин питается картошкой, сдабривая ее селедкой, луком и случайными продуктами, которые иногда завозят в город, собрать же для передачи редкостные деликатесы — задача вроде той, что задается ведьмами в сказках. Мы все пропали бы, если бы не жалкие, грязные рынки, на которых советская власть вынуждена пока терпеть мелких торговцев, часто помогающих продавцам подворовывать из кооперативов. При рыночных ценах недельная передача обходится в половину обычного месячного заработка, а что за это получишь — обидно смотреть: затрепанные, завалявшиеся кусочки мяса, масло, смешанное с маргарином или салом, мелкие подсохшие яйца. Но и для этого надо предварительно продать, что уцелело дома. Платье, часы, книги, посуда, мебель — все уходит за бесценок. Своими руками надо громить дом, чтобы поддержать существование того, кто его создавал.
Два дня беготни и розыска едва хватает, чтобы кое-что продать и закупить необходимые продукты. Случается, в экспорт не примут какие-нибудь консервы, рыбу, и «забракованное европейскими буржуями» продается голодным горожанам. Но в тюрьму, как назло, этого послать нельзя, потому что это не значится в священном списке ГПУ. Только уголовные могут получать почти все, и мы с завистью читаем в их длинном списке разнообразные названия.
Вторая задача — уложить в один мешок смену белья, яйца, котлеты, яблоки, огурцы, табак, чай, сахар. При этом бумага должна быть без букв и знаков, а матерчатые мешочки без тесемок, так как все, что напоминает веревку, запрещено в тюрьме; из-за бумажного кризиса ни один продукт в кооперативе не упаковывается, а отпускается прямо с чашки весов, на рынке же дается в старой газете; купить бумагу без особого ордера из учреждения — нельзя. Если какое-нибудь правило при укладке не соблюдено, все выкидывается обратно. И заключенный остается без передачи.
Согласовать между собой жесткие тюремные правила и реальные возможности простого человека трудно. Но советские граждане, а особенно гражданки, изобретательны. И, сознаюсь, бумагу я иногда воровала. При мысли, что завтра все это, собранное дома, пойдет в тюрьму, что там ждут передачу, как праздника, все хлопоты становились легче. Тяжкое предстояло завтра, у стен тюрьмы.
Передачи принимались с девяти утра, но, чтобы попасть потом на службу, надо встать в очередь одной из первых. Часов в семь, в полную зимнюю тьму, надо выйти из дому. Мешок тяжелый, валится из рук, в трамваях теснота и давка. Холодно; кругом холодно и грязно; воздух промозглый. От бессонной ночи и усталости внутри все дрожит и ноет. У ворот тюрьмы надо незаметно скользнуть в подворотню напротив. Около тюрьмы ходить не запрещается, но женщин с мешками часовой гонит прочь и грозит оружием.
В Москве, в Бутырках, еще гораздо хуже: там многие приезжают с вечера и ночуют в подъездах соседних домов, потому что заключенных столько, и очередь так велика, что приезжающие с первым утренним трамваем теряют затем весь день в хвосте.
Здесь, в вонючей подворотне, устанавливается очередь.
Почти все женщины, почти всем за сорок, а многим и все шестьдесят. Сплошь почти интеллигенты — жены инженеров, профессоров и академиков. Одеты плохо: в поношенных пальтишках, в старых шляпах; все, что получше, продано, часто нет даже крепкой обуви. Все с тоской глядят на серые, неумолимые стены.
Живы ли? Что с ними? Как знать... То здесь, то там перешептываются. В Бутырках, говорят, у отца с матерью принимали передачу для сына, который месяц тому назад был расстрелян. Когда канцелярия соизволила известить их, они не вынесли мысли, что кормили мертвого, и оба повесились. Здесь одного недавно по ошибке расстреляли, потому что корпусный не разобрал фамилии. Другие читали про свой смертный приговор в газетах и днями ждали, когда до них дойдет очередь, потому что в подвалах не справлялись с «работой». А мы что знаем про своих? Ничего. Ничего. Стоим согбенные, усталые и шепчем:
— У вас когда?
— Месяц скоро.
— Пустое! Мой — уже год.
— Год? Как год? Кто год? — пугаются все.
— Ах, академик! Да, да! — успокаиваются. — Это не ново.
— А ваш?
— Три дня.
У этой — совсем испуганные глаза. Она как будто не пришла в себя с той ночи. Ей лет двадцать. Лицо почти девическое, пухленькое, круглое.
— Вы знаете, — не может удержаться она, — Валя, мой муж, приходит домой и говорит: «Ты знаешь, детка (она краснеет от сорвавшегося интимного слова), молодых стали брать, так будь готова, не пугайся». Я не поверила, даже внимания не обратила, а ночью уже пришли. Я так испугалась, вся дрожала, никак не могла перестать.
Действительно, это было как набор в военное время: начали с тех, кто постарше, потом добрались до молодых.
— Я не знаю как, что надо делать, — жаловалась она.
— Ничего, увидите там, как войдем, — успокаивали ее. — А вот скажите, что вы положили? — начинаются участливые вопросы. — Сухари. Да, это хорошо... Лимон. Нет, что вы, разве можно! Лимон нельзя. Скорее, скорее, вынимайте лимон, — волнуются все кругом, как будто случилось несчастье.
— Но почему? Почему яблоко можно, а лимон нельзя? — протестует она.
— Нельзя, нельзя! Его нет в списке. Вам всю передачу выкинут.
Руки у нее дрожат, лимон куда-то закатился в большом мешке. Она чуть не плачет. Кажется, все пропало из-за лимона. Ей помогают. Наконец, нашли. Но теперь надо переписывать список передаваемых продуктов, потому что никакие исправления не допускаются.
У каждой женщины в очереди сердце стучит — примет, не примет... Все сейчас в этом.
Всесильный и безликий «он» (укореняется привычка говорить о власти в третьем лице — «он», «они», тем самым как бы разделяя «их» и «нас» — всех остальных, соединенных общей бедой) подчеркивает синим карандашом фамилию, пишет номер камеры и бросает листок назад в форточку.
— Принял! — радостно вздыхает монашка, крестится украдкой мелкими, быстрыми крестиками и отходит ко второму окну.
— Следующая!
Седая дама подает листок, измятый нервными руками. Он быстро кидает ей назад.
— Нет такого.
— Как нет, где же, где же?
— Сказано, нет.
— Но мне сказали, мне справку дали у уполномоченного ГПУ, что он здесь, — быстро говорит она, задыхаясь от волнения и испуга.
— Гражданка, уходи! — гремит чекист. — Следующая!
— Где же? Где же? — в отчаянии взывает она и колотится лбом о край форточки.
— Выведут, — уходи!
Бедную даму отводят в сторону, уговаривают, дают советы, в какой тюрьме искать, — в Крестах, на Нижегородской, на Гороховой. Все боятся, чтобы он не рассердился. Хотя от него ничего не должно зависеть, он только наводит справку, но мы знаем, что и его немилость много значит. Например, он две недели гонял мать, которая ни в одной тюрьме не могла найти арестованного сына. Когда она грохнулась в обморок, и другие стали умолять его еще раз посмотреть, — он поискал и нашел карточку.
— Карточки слиплись, — сказал он без особого конфуза. — Ну, гражданка, давай передачу!
Так двигалась очередь: двум — трем отказ, и они уходят убитые и растерянные; кому-то разрешили, и они радуются, как на Пасху. Передачу получают процентов двадцать пять, другие сидят на казенном пайке, в грязном белье, без малейшей вести от своих, как заживо погребенные. Запрещение передачи означает, кроме того, что следователь «жмет», добивается чего-то, изводит человека, — жуткий знак.
После разрешения в первом окне, процедура во втором проходила легче, но тоже не без риска и грубостей, так как и второму чекисту надо показать свою власть.
— Зачем мешок мокрый?
— Сырой оттого, что дождь идет.
— В следующий раз не приму.
И так — ко всякому пустяку. Тут моли, плачь, что хочешь делай — решения его безапелляционны. Хуже всех приходилось простым женщинам: им не втолковать всех строгостей, а чекист с ними не менее жесток.
Так каждую неделю — тайная радость, оплаченная смирением и унижением перед дикой, разнузданной силой, которая осуществляет «диктатуру пролетариата» ценою жизни лучших, культурных людей.
Chapter IX
The pirates of Panama or The buccaneers of America : Chapter IX
The origin and descent of Captain Henry Morgan His exploits, and the most remarkable actions of his life. CAPTAIN HENRY MORGAN was born in Great Britain, in the principality of Wales; his father was a rich yeoman, or farmer, of good quality, even as most who bear that name in Wales are known to be. Morgan, when young, had no inclination to the calling of his father, and therefore left his country, and came towards the sea-coasts to seek some other employment more suitable to his aspiring humour; where he found several ships at anchor, bound for Barbadoes. With these he resolved to go in the service of one, who, according to the practice of those parts, sold him as soon as he came ashore. He served his time at Barbadoes, and obtaining his liberty, betook himself to Jamaica, there to seek new fortunes: here he found two vessels of pirates ready to go to sea; and being destitute of employment, he went with them, with intent to follow the exercises of that sort of people: he soon learned their manner of living, so exactly, that having performed three or four voyages with profit and success, he agreed with some of his comrades, who had got by the same voyages a little money, to join stocks, and buy a ship. The vessel being bought, they unanimously chose him captain and commander. With this ship he set forth from Jamaica to cruise on the coasts of Campechy, in which voyage he took several ships, with which he returned triumphant. Here he found an old pirate, named Mansvelt (whom we have already mentioned), busied in equipping a considerable fleet, with design to land on the continent, and pillage whatever he could.
Предисловие
Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль». Предисловие
Я уже указывал в предисловии к первому изданию настоящего сочинения и в "Зоологических результатах путешествия на «Бигле»", что в ответ на выраженное капитаном Фиц-Роем пожелание иметь на корабле научного сотрудника, для чего он готов поступиться отчасти своими личными удобствами, я предложил свои услуги, на что было получено — благодаря любезности гидрографа капитана Бофорта — согласие со стороны лордов Адмиралтейства. Так как я чувствую себя всецело обязанным капитану Фиц-Рою за счастливую возможность изучить естественную историю различных стран, которые мы посетили, то, я надеюсь, мне позволено будет выразить здесь лишний раз мою благодарность ему и добавить, что в течение пяти лет, проведенных нами вместе, я встречал с его стороны самую сердечную дружбу и постоянную помощь. У меня навсегда останется чувство глубокой благодарности к капитану Фиц-Рою и ко всем офицерам «Бигля" за то неизменное радушие, с которым они относились ко мне в течение нашего долгого путешествия. Настоящий том содержит в форме дневника историю нашего путешествия и очерк тех наблюдений по естественной истории и геологии, которые, я полагаю, представят известный интерес для широкого круга читателей. В настоящем издании я значительно сократил и исправил одни разделы, а к другим кое-что добавил, чтобы сделать эту книгу более доступной широкому читателю; но, я надеюсь, натуралисты будут помнить, что за подробностями им надлежит обратиться к более обширным сочинениям, в которых изложены научные результаты экспедиции.
Глава 23
Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919. Глава 23
Гражданская война в России явилась конфликтом непримиримых принципов. Одну сторону конфликта представляли красные, выступавшие за безоговорочную диктатуру пролетариата, другую – белые, считавшие такую диктатуру узурпацией власти и стремившиеся к ее ликвидации. Для тех, кто ясно понимал это, компромисса не существовало, но большинство солдат в обеих армиях не вникали в столь далекие от них проблемы. Обе стороны прибегали к мобилизации крестьян на военную службу и заставляли сражаться за чуждые простым солдатам цели. Находясь между противоборствующими сторонами, русский крестьянин полагался на судьбу и покорно служил в той армии, которая призвала его первой. Оправдания войны белыми и красными казались одинаково неприемлемыми для него, но выбора у него не было. Как правило, солдаты враждующих армий не питали вражды друг к другу и считали противников такими же жертвами обстоятельств, как и сами. Когда призывника захватывала противная сторона, он искренне возмущался, если с ним обращались как с военнопленным. Если же ему позволили служить в армии противника, он очень быстро приспосабливался к новым условиям и воевал не хуже, чем остальные солдаты. Обычно захвату в плен сопутствовали нелепые обстоятельства, а пленники отличались невероятной наивностью. Во время успешной атаки в лесистой местности я однажды наткнулся на раненого красноармейца, лежащего под деревом. Когда я его увидел, солдат принялся кричать: – Не убивайте! Не убивайте! Сдаюсь! Вступаю в Белую армию по собственной воле и желанию! Я опустился возле него на колени и осмотрел рану. Пуля задела кость ноги под правым коленом, но в данный момент физическая боль волновала его меньше.
Оглавление
Карта материалов на Русском и других языках, использующих Кириллицу
Таблица 7
Короли подплава в море червонных валетов. Приложение. Таблица 7. Плавбазы самоходные, блокшивы
Плавбазы самоходные, блокшивы Название Год постройки Назначение судна, как вспомогательного для пл Примечание «Березань», б. герм. п/х «Тюрингия», «Петербург» (93–21) 1879 Пбс, блокшив на ЧМ (20–31) 5177 т, 13,8 уз, воор. 6x75, 2x37 «Коммуна», б. «Волхов» 1915 Сс, пбс (22–48 ?) БМ. 2400 т, 10 уз «Красная Звезда», б. кл «Хивинец» 1906 Пбс (27–42) БМ 1360т, 13,5 уз, воор. 4x120, 2x47 «Красная Кубань», б. груз, п/х «Коста», «Инкерман» 1889 Пбс (36–41) ЧМ ? «Кронштадт» ? Пбс Днпл 24 ? БМ ? «Ленинградсовет» (24–57), «Петросовет» (22–24), «Верный» 1895 Пбс (21 -26, 41–44, 48–?) БМ 1287 т, 11 уз, воор. 8x75, 2x47, 2x37 «Мартын», б. мор. груз, п/х 1894 Пбс, мин. тр (18–20) КМ 860 т, 10 уз «Ока», тр 1912 Пбс УДнпл БФ (32–40) БМ 1982 т, 10 уз «Оланд», б. п/х «Ирма» 1913 Пбс Днпл 4 (14–18) БМ 2000 т, 9 уз, воор. 3 х 47. Взорвана на рейде Гангэ (1918) «Память Азова», б.
Таблица 3. Переименование подводных лодок - 3
Короли подплава в море червонных валетов. Приложение. Таблица 3. Переименование подводных лодок: Балтийский, Северный и Тихоокеанский флоты
Балтийский, Северный и Тихоокеанский флоты Первоначальный тактический №, место и дата закладки Промежуточный № (название), место и время присвоения Окончательный № (название), время и место присвоения «Щ-11», «Карась», Ленинград, 20.03.32 «Лосось» — 11.33, ТОФ «Щ-101», «Лосось» — 09.34, ТОФ «Щ-12», Ленинград, 20.03.32 «Щ-102», «Лещ» — 09.34, ТОФ «Щ-13», Ленинград, 20.03.32 «Щ-103», «Карп» — 09.34, ТОФ «Щ-14», Ленинград, 20.03.32 «Щ-104», «Налим» — 09.34, ТОФ «Щ-315», Горький, 08.01.36 «Щ-423» — 17.07.38, СФ «Щ-139» — 17.04.42, ТОФ «Щ-313», Ленинград, 04.12.34 «Щ-401» — 16.05.37, БФ — СФ «Щ-314», Ленинград, 04.12.34 «Щ-402» — 16.05.37, БФ — СФ «Щ-315», Ленинград, 25.12.34 «Щ-403» — 16.05.37, БФ — СФ «Щ-316», Ленинград, 25.12.34 «Щ-404» — 16.05.37, БФ —
XVIII. В камере
Побег из ГУЛАГа. Часть 1. XVIII. В камере
«Церкви и тюрьмы сравняем с землей». Из советской песни. После предъявления обвинения меня перестали вызывать на допросы, забыли на четыре с половиной месяца. Какие-либо объяснения или, тем более, оправдания ГПУ считало лишними. В царских тюрьмах, прославленных своей жестокостью, заключение на время следствия проходило быстро, приговоренный знал срок, и каждый день, проведенный в тюрьме, приближал его к свободе. В СССР «следствие» часто тянулось пять — шесть месяцев, иногда и больше года. В царских тюрьмах, даже в самые реакционные годы, политических заключенных насчитывались единицы, и все принадлежали если не к противоправительственным партиям, то к более или менее активным оппозиционным группировкам. В СССР общее количество заключенных, вместе с ссыльными, превышает миллион, причем принадлежность к какой-нибудь организации практически исключается, а является плодом больного воображения ГПУ. Ссылаются без суда и следствия крестьяне; отсиживают бесконечно тянущееся надуманное следствие интеллигенты-специалисты и их семьи. Считая, что на одной Шпалерке помещается одновременно три тысячи человек и что состав меняется два — три раза в год, получим восемь — девять тысяч человек, почти исключительно интеллигентов. В Крестах, в корпусе ГПУ, из интеллигенции проходят в год тысячи человек. В Ленинграде есть, кроме того, бывшая военная тюрьма на Нижегородской улице и особые камеры на Гороховой.
Глава 1. Подводники Балтики в Гражданской войне (1917-1920 гг.) [11]
Короли подплава в море червонных валетов. Часть I. Советский подплав в период Гражданской войны (1918–1920 гг.). Глава 1. Подводники Балтики в Гражданской войне (1917-1920 гг.)
Гражданская война в России началась не сразу. Ее начало и развитие обусловил целый ряд событий. 25 октября{1} 1917 г. в Петрограде был совершен вооруженный захват власти (переворот). Верховная власть перешла к радикальному крылу российских социал-демократов — большевикам. Наступила эра беззакония, свойственного революционным периодам любого толка. В стране появились первые признаки гражданской войны в условиях вялотекущей мировой войны. Характеризуя общую обстановку в стране и во флоте в частности, командующий под брейд-вымпелом дивизией подводных лодок Балтийского моря капитан 2 ранга В. Ф. Дудкин докладывал в своем рапорте от 19 ноября 1917 г. командующему Балтийским флотом контр-адмиралу А. В. Развозову: «Несомненно, что Россия идет сейчас быстрыми шагами к окончанию войны и мир с Германией будет заключен не дальше весны, ибо вся страна фактически воевать больше не может и никакие речи видных политических деятелей не в состоянии изменить твердо сложившегося мировоззрения народа, армии и флота. Цель войны в массах утеряна, у всех погасла надежда на боевой успех и военный дух в стране не существует. Это отражается реально на всей жизни страны. Заводская техника и качество ремонта подлодок падают с каждым днем. [12] Старая опытная команда лодок постепенно уходит на берег, и качество личного состава заметно понижается». «Анализ момента», данный простым русским офицером флота буквально в двух словах, сделал бы честь любому политику того времени, оцени он сложившуюся обстановку подобным образом.
2. Поездка к северным пунктам лагеря
Записки «вредителя». Часть IV. Работа в «Рыбпроме». Подготовка к побегу. 2. Поездка к северным пунктам лагеря
Итак, «Рыбпром» ГПУ решил командировать меня в «научную экспедицию» по обследованию своих промыслов, но предварительно я должен был два дня носиться по всем канцеляриям лагеря для выполнения бесчисленных формальностей и собрать целый ворох документов и удостоверений, с которыми и впредь требовалось немало возни. Первое — это был воинский железнодорожный билет, полученный по литере ГПУ. Второе — удостоверение на право ношения «вольной» одежды: в случае командировок за пределы лагеря заключенные отпускаются в своем платье, чтобы не привлекать внимания публики. Третье — командировочное свидетельство, написанное крайне односложно: «Ихтиолог, заключенный Чернавин, командируется в Северный район для исследования сроком на десять дней». Четвертое — подробная инструкция для производства работы, которую писал я сам, но на бланке «Рыбпрома», и которая была подписана начальником «Рыбпрома» Симанковым; из этой инструкции следовало, что я должен странствовать на лодке два месяца. «Неувязка» в этих двух последних документах была очевидна, но по правилам управления лагеря удостоверения на срок больше, чем десять дней, не выдаются, и они продляются на месте, после сношения с Кемью по телеграфу. В любом пункте, кроме того, начальник охраны мог задержать меня и отправить под конвоем обратно, если я покажусь ему подозрительным или просто не понравлюсь.
Chapter XIII
The pirates of Panama or The buccaneers of America : Chapter XIII
Captain Morgan goes to Hispaniola to equip a new fleet, with intent to pillage again on the coast of the West Indies. CAPTAIN MORGAN perceived now that Fortune favoured him, by giving success to all his enterprises, which occasioned him, as is usual in human affairs, to aspire to greater things, trusting she would always be constant to him. Such was the burning of Panama, wherein Fortune failed not to assist him, as she had done before, though she had led him thereto through a thousand difficulties. The history hereof I shall now relate, being so remarkable in all its circumstances, as peradventure nothing more deserving memory will be read by future ages. Captain Morgan arriving at Jamaica, found many of his officers and soldiers reduced to their former indigency, by their vices and debaucheries. Hence they perpetually importuned him for new exploits. Captain Morgan, willing to follow Fortune's call, stopped the mouths of many inhabitants of Jamaica, who were creditors to his men for large sums, with the hopes and promises of greater achievements than ever, by a new expedition. This done, he could easily levy men for any enterprise, his name being so famous through all those islands as that alone would readily bring him in more men than he could well employ. He undertook therefore to equip a new fleet, for which he assigned the south side of Tortuga as a place of rendezvous, writing letters to all the expert pirates there inhabiting, as also to the governor, and to the planters and hunters of Hispaniola, informing them of his intentions, and desiring their appearance, if they intended to go with him.
Chapter III
The voyage of the Beagle. Chapter III. Maldonado
Monte Video Excursion to R. Polanco Lazo and Bolas Partridges Absence of Trees Deer Capybara, or River Hog Tucutuco Molothrus, cuckoo-like habits Tyrant-flycatcher Mocking-bird Carrion Hawks Tubes formed by Lightning House struck. July 5th, 1832—In the morning we got under way, and stood out of the splendid harbour of Rio de Janeiro. In our passage to the Plata, we saw nothing particular, excepting on one day a great shoal of porpoises, many hundreds in number. The whole sea was in places furrowed by them; and a most extraordinary spectacle was presented, as hundreds, proceeding together by jumps, in which their whole bodies were exposed, thus cut the water. When the ship was running nine knots an hour, these animals could cross and recross the bows with the greatest of ease, and then dash away right ahead. As soon as we entered the estuary of the Plata, the weather was very unsettled. One dark night we were surrounded by numerous seals and penguins, which made such strange noises, that the officer on watch reported he could hear the cattle bellowing on shore. On a second night we witnessed a splendid scene of natural fireworks; the mast-head and yard-arm-ends shone with St. Elmo's light; and the form of the vane could almost be traced, as if it had been rubbed with phosphorus. The sea was so highly luminous, that the tracks of the penguins were marked by a fiery wake, and the darkness of the sky was momentarily illuminated by the most vivid lightning. When within the mouth of the river, I was interested by observing how slowly the waters of the sea and river mixed.
V. Гепеустовская волынка
Побег из ГУЛАГа. Часть 2. V. Гепеустовская волынка
При дневном свете городишко оказался еще меньше: если бы не мрачный дом ГПУ, все было бы мирно, сонно, местами даже красиво, особенно там, где виден изрезанный бухтами глубокий залив. Здесь говорится — губа. Но Север — безнадежный. Одни болота и граниты. Пришли в комендатуру: узкий коридорчик, дощатая переборка, в ней окошко, как на Шпалерке, в помещении для передач, только все меньше. За окошком сидит здоровенный детина — гепеуст... Рожа круглая, сытая, румяная, сам толстый и такой же нахальный, как все. — Как мне получить разрешение на свидание с таким-то? — называю ему фамилию, надеясь, что он скажет, что разрешение для него уже есть. — Стол свиданий, — отвечает он, ни о чем не справляясь. — Но муж писал мне, что хлопочет о свидании, может быть, разрешение уже есть. — Стол свиданий. Щелк, окошко захлопывается. Не у кого даже спросить, где этот «стол свиданий». Выходим на улицу. Кто-то проходит мимо, но все похожи на заключенных, а с ними разговаривать нельзя, еще наделаешь им беды... Идем в управление ГПУ. Не поймешь, куда войти. Наконец, попадается гепеуст. — Скажите, где стол свиданий? — Второй этаж, — буркнул он на ходу. — Как же туда попасть? — кричу ему вдогонку. Махнул рукой — за угол дома. Верно. Нашли вход в канцелярию; окошечко, надпись: «Стол свиданий». Очередь: две пожилые интеллигентки, баба с грудным ребенком, которого она держит под полушубком, и дама в котиковом манто.